Франсин Риверс - Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

Прохор смотрел, как его жена бежит к себе. Он посмотрел на Камеллу, потом откинулся спиной к глиняной стене.

— О Иисус, — тихо произнес он и закрыл глаза.

— Извини, — слабо сказала ему Камелла.

— Ты вечно только и делаешь, что извиняешься. — Прохор медленно встал. Он выглядел старым и изможденным. — А толку от этого никакого.

— Может быть, мне стоит остаться в Коринфе?

— От того, что ты будешь говорить глупости, тоже ничего не изменится.

— А кто здесь глуп? Ты, потому что думаешь, что, в конце концов, все изменится к лучшему! Лучше бы я осталась в Ефесе.

— И как бы ты там жила?

— Не знаю. Как–нибудь прожила бы.

— Я за тебя отвечаю.

— И это все, что нас связывает? Отвечаешь? Я твоя сестра.

— А Рода моя жена, — раздраженно произнес Прохор. — И никому из вас в голову не приходит простая мысль, что я люблю вас обеих. Как я прошу Бога о том, чтобы и вы любили друг друга! Разве не это мы должны делать в первую очередь?

— Я пытаюсь, Прохор. Пытаюсь.

— Как пыталась только что? Ссору начала ты.

Камелла выглядела так, будто ее только что ударили. Рицпа закусила губу, смутившись тем, что ей пришлось стать невольной свидетельницей этой ссоры.

— Ты все время даешь волю своим эмоциям. Именно поэтому ты сама портишь настроение себе и другим.

— Ты что же, тоже собираешься напомнить мне о моем прошлом?

— А мне и не нужно этого делать. Ты сама его забыть не можешь. Просто упиваешься им. — Тут Прохор обратил внимание на Рицпу. — Прости, — сказал он, явно устыдившись. — Прости, — повторял он снова и снова, после чего ушел.

Камелла посмотрела на нее.

— Ты тоже думаешь, что я не права? — сказала она, гордо вскинув голову. — Ну, что же ты, давай. Обвиняй меня. Все это только и делают. — Лишь после того, как Рицпа ушла, Камелла вдруг заметила, что ее дочь сидит в дальнем углу и тихо плачет. — О Лизия, — сказала она, и ее лицо тут же стало мягче.

Рицпе было больно за них всех.

Что с нами происходит, Господи? Мы были такими дружными в Ефесе. Неужели это только усталость от дороги? Или мы настолько запрятали свои грехи, что нам лишь казалось, будто мы знаем друг друга? Если все так и будет продолжаться, мы окажемся совсем ненужными Тебе.

Рицпа подошла к Атрету. Он был таким неподвижным, что ей казалось, будто он не слышал, как она подошла, пока он первым не заговорил с ней.

— Твой щит, я вижу, с тобой.

Отталкиваясь от Рицпы, Халев повернулся и протянул к Атрету свои ручки.

— Он хочет поиграть с тобой, — улыбаясь, сказала Рицпа.

Атрет встал и взял его. Пройдя мимо нее, он пошел с ребенком куда–то в сторону. Рицпа последовала за ним к свободной палатке, что находилась в дальнем углу двора. Она стояла в стороне от остальных. С улицы ее освещал факел. Рицпа помедлила, подумав о том, что начнут говорить остальные, если она пойдет туда за Атретом.

Атрет присел на свежей соломе и посадил Халева рядом с собой. Халев тут же перевернулся и попытался сунуть в рот пучок сухой соломы.

— Нет, нет, — сказала Рицпа и тут же поспешила к нему. Опустившись на колени, она посадила мальчика и отобрала у него солому. — Нет, Халев, — твердо добавила она, когда он снова схватил солому и попытался ее съесть. Сняв шаль, Рицпа расстелила ее и положила на нее Халева. Издав пронзительный крик, Халев расправил ручки, словно птица крылья перед полетом, и упал вперед.

Атрет довольно усмехнулся.

— Приятно знать, что мой сын не упадет назад и не позволит женщине указывать, что ему делать.

— Я просто не хочу, чтобы он поранился, — сказала Рицпа с досадой и села рядом с Халевом, наблюдая за тем, как он снова пытается взять солому в рот. Он перекатывался то на спинку, то на животик, радостно крича при этом. Подбирая под себя ножки, он опирался на руки и пробовал ползти. — Скоро он начнет ползать,

Атрет внимательно смотрел на нее. С момента их последнего разговора в фануме стены ее крепости стали крепче и выше.

— Если бы я был цивилизованным человеком, я бы, наверное, извинился за…

— Я уже забыла, Атрет.

Он поджал губы.

— Вижу, как ты это забыла, — сказал он, глядя, как покраснели ее щеки.

Его страстный взгляд обессиливал ее. Вместо того чтобы уйти, Рицпа заговорила о том, что было у нее на уме:

— Почему ты так рассердился на Агава и других?

Атрет стиснул зубы и откинулся к стене.

— Они дураки.

Хотя чисто внешне он казался спокойным, она чувствовала, что в нем растут напряжение и гнев. Эти качества, видимо, присутствовали в нем постоянно, но не всегда были заметны. Казалось, достаточно легкого дуновения ветерка, чтобы его терпение лопнуло. Атрет повернул голову и посмотрел на Рицпу, его голубые глаза были красивы, и в то же время пугали ее.

— Они говорят красивые слова, но веры в твоего Бога у них столько же, сколько и у меня, — сказал он. — Они вообще в Него не верят!

Рицпу глубоко встревожили его слова.

— Они борются со своими жизненными трудностями, как и все мы.

— Они не верят в то, что проповедуют, и мне противно слушать, как они без конца говорят об этом вашем Боге. Они говорят, что смерть не имеет над ними власти. — Атрет мрачно засмеялся. — Мне только оставалось прикоснуться к одному из них, чтобы показать, какую она имеет над ним власть.

— Агав поднял руки, потому что не хотел с тобой драться.

— Он поднял руки, потому что испугался, что я убью его. Я хотел, чтобы он понял, что его вера не защитит его ни от чего.

— Вера — это все, что у нас есть.

— Если так, тогда что помогло мне остаться в живых? Во мне нет никакой веры.

— Ты живешь верой, как и все мы, Атрет.

— В старых богов я больше не верю, как никогда не поверю и в ваших!

Его гнев не испугал Рицпу.

— В этом мире каждый человек живет верой во что–нибудь. Твоя вера живет в тебе самом. Разве ты этого не понимаешь? Ты думаешь, что если остался в живых после десяти лет сражений на арене, то и дальше сможешь выжить с помощью грубой силы и меча. Агав и многие другие поверили в силу, которая гораздо выше их. Даже когда наша вера слабеет, нашей силой остается Бог.

Атрет сухо рассмеялся и посмотрел во двор, где остальные тепло общались между собой. Он был свободен, но все равно чувствовал себя в каких–то оковах. Рицпа посмотрела на него, и ей стало грустно.

Отче, почему я не могу его ни в чем убедить? Почему он не хочет меня слушать?

— Когда–нибудь, Атрет, все, чему ты научился, будет тебе совершенно не нужно.